КАРУЛЯ — ЭТО КРУТО ОБРЫВАЮЩИЕСЯ К МОРЮ ОБНАЖЕННЫЕ СКАЛЫ. НЕПОНЯТНО КАКИМ ОБРАЗОМ ЗА НИХ УЦЕПИЛИСЬ КЕЛЬИ, ПОЛУЧИВШИЕ НАЗВАНИЕ “ПТИЧЬИХ ГНЕЗД”.
У САМЫХ “ПТИЧЬИХ ГНЕЗД”
Строившие их отшельники уединялись для молитвы в такие места, куда пройти было почти невозможно. Монастыри, из которых эти духовные богатыри выходили на невидимую для мира войну с темной силой, брали на себя заботу об этих подвижниках. В условленное время к скале подплывала лодка, и в корзину, спущенную отшельником со скалы на веревке, клали скудные продукты. Годами никто не видел лица подвижника.
Лет около ста тому назад вдоль очень условной тропы, ведущей по кручам к кельям отшельников, были вбиты металлические штыри и к ним прикреплена цепь. Эти железные крючья со свисающими вдоль скалы цепями сохранились и до сего дня. Для того чтобы добраться до келий, нужно вначале спуститься метров на 50 по отвесной стене вниз, а затем долго пробираться вдоль пропасти по крохотному уступу шириной в ступню человека. Вниз лучше не смотреть, иначе лететь придется с высоты московского университета. Там, под скалой — лишь узкая полоска гальки и море. Для того чтобы проделать первую часть пути и спуститься к пещере, от которой начинается горизонтальный переход над пропастью, необходимо левой рукой крепко держаться за цепь и перехватывать ее время от времени, когда правой, наконец, удастся уцепиться за какую-нибудь трещину в скале. Ногой же в это время нужно пытаться нащупать под собой какой-нибудь, хотя бы небольшой, уступчик. “Ну, — думаю, — бывший альпинист, преодолевать эти препятствия все-таки нужно. Не уходить же отсюда несолоно хлебавши!”
На Карулю со мной отправились дьякон и Антон — бывший кадровый военный. Тот немного хорохорится:
— Мы сейчас возьмем штурмом эти скалы! Сейчас мы их быстро оседлаем! Это всё нам нипочем! Горы здесь, как на Памире или Тянь-Шане. Вперед, на Джалал-Абад!
Это он нас так подбадривает. И мы идем к обрыву весьма решительно. Подходим к самым скалам. Антон посмотрел вниз — и у него весь пыл как-то сразу пропал. Говорит:
— Нет! Я, пожалуй, не полезу…
И в сторону.
Повернулся я к дьякону в толстых очках (зрение у него очень плохое — наверное, минус десять) и говорю ему:
— Отец, может быть, ты все-таки останешься? Мы с батюшкой все же опытные люди. Он тоже был альпинистом в молодости, занимался скалолазанием, высоты не боится. А у тебя зрение плохое, вдруг ты там чего-то не увидишь, да сорвешься — я боюсь за тебя… Твоя мама очень просила меня: “Берегите, батюшка, моего сыночка!” Я ей пообещал. Случись что с тобой — как отвечу матери?
Но дьякон продолжал настаивать:
— Нет, пойду!
И как я его ни уговаривал, твердит одно: “Пойду!” — и все тут, да еще приговаривает: “Ничего не боюсь!” Вижу: решимость есть. Ну, ладно, — это уже полдела. Значит и помощь Божия будет. У Антона-то была решимость, но как только он увидел эти скалы — она мгновенно испарилась. А у этого, казалось, мягкотелого интеллигента, кандидата экономических наук, — наоборот. Мы с нашим карульским отцом за него боялись, думали, дьякон испугается, — ничего подобного! Все наоборот получилось.
Помолились, и… с Богом! Первым пошел вниз по цепи хозяин каливы:
— Вы ждите меня наверху, не спускайтесь, пока я вам не крикну…
При таком спуске необходимо идти только поодиночке. Если начать спускаться друг за другом — камень может случайно вылететь из-под ног и ударить по голове впереди идущего. Дождался я, пока наш провожатый сошел и укрепился на какой-то площадочке, — и заглянул в пропасть: подо мною его уже не видно — он, вероятно, где-то внизу, в сторонке. Начинаю теперь спускаться и я. Левой рукой держусь за цепь, а ногой ищу выемку, в которую можно было бы поставить носок ботинка. Правой рукой ощупываю поверхность скалы, пытаясь найти бугорок или впадину, чтобы зацепиться за нее пальцами. И вдруг — откуда ни возьмись (ведь дьякон еще не начал спуск, ждет, когда я ему крикну) — летит сверху камень. И так он точно летит, что снайперски ударяет меня по руке, которая держит цепь. От неожиданной боли рука у меня рефлекторно разжимается… Но усилием воли в последний момент я вновь сжимаю ее. И думаю: “Пожалуй, будь камешек чуть-чуть побольше, а удар посильнее — летел бы я уже в пропасть. Да, в такой непредвиденной ситуации помочь бы мне никто уже не смог…” Немного я даже запереживал от неожиданности… Предусмотреть такой случай практически невозможно, ведь надо мной никого не было. Спускался я один… Вероятно, за молитвы моих чад духовных Господь еще раз помиловал грешника…
Когда я осознал, что удержался на скале и мне пока более ничего, кроме собственной неосторожности, не грозит, — успокоился и продолжил свой путь. Наконец, спустился на небольшую площадку перед пещерой, в которой ожидал нас отец-пустынник. У самого ее устья, почти закрывая проход, рос покрытый цветами куст. Это ветром нанесло в трещины немного землицы — вот куст и пророс.
— Отец дьякон, спускайся! — крикнул я и полез сквозь неширокое устье в темноту. Глаза быстро привыкли, и я увидел, что пещера расширяется, превращаясь в зал, похожий на огромную линзу. Справа от входа в полутьме белело странное сооружение, расположенное почти в центре пещеры. Там стояла выложенная из камней и даже оштукатуренная стена шириной метра полтора и высотой около двух метров. Нижняя часть стены была значительно шире и выступала вперед, образуя что-то наподобие стола или широкой полки, на которой стояли ветхие иконы. Немного дальше — еще одна небольшая каменная полка. На ней грудой лежали берцовые кости, ребра, позвонки и два черепа. “Вероятно, — подумал я, — эти странные сооружения когда-то служили пещерникам в качестве престола и жертвенника. Должно быть, не одно десятилетие они молились в этой пещере и спали на голой земле, не заботясь ни о чем земном. Такие подвижники питаются обычно только сухарями и дождевой водой. Обходятся без вещей. А когда истлевает одежда — не заботятся и о ней. Их покрывает иная одежда — благодать Божественного Духа, которая и греет, и питает верных своих рабов”.
В пещере ничего нет, в ней темно, пусто, но я чувствую, что она наполнена чем-то свышеестественным, наполнена победной жизненной мощью, наполнена жизнью духа, победившего смерть, наполнена духовным светом Воскресения…
— Много лет назад, в конце прошлого века, — говорит наш провожатый, — здесь подвизались два русских отшельника. Как они жили?! Чем они тут питались?! Уму непостижимо! Как ласточки на скале. Здесь они и умерли — это их кости тут лежат…
Смотрю на все это и думаю: “Какие же здесь люди жили! Какая сила духа нужна, чтобы так жить в таком совершенно неприступном месте!” Помолились об упокоении душ этих безвестных подвижников, спели им вечную память и пошли дальше — по цепям. Только теперь цепи были подвешены уже не вертикально, а горизонтально.
Высоко над морем, вдоль стены желтоватого мрамора висит над лазурной бездной тропинка шириной сантиметров пятнадцать. Этот узкий карниз на скале, по которому мы идем друг за другом, то сужается до десяти сантиметров, то расширяется до двадцати. Внизу — пропасть. Где-то на дне, в ярких солнечных лучах плещется море, но лучше на него не смотреть. Вдоль карниза, на железных штырях, забитых в трещины, укреплена тонкая цепочка, хлипкая — совсем как собачья, почти проволочка. А кое-где, там, где она, видимо, истлела от времени и дождей, вместо цепи висит какая-то плоская железная лента наподобие тех, которыми обивают ящики, только чуть пошире. Подвешена она, скорее, для сохранения душевного равновесия и морального успокоения, а вовсе не для страховки, потому что каждому понятно — никого эта ржавая полоска железа не выдержит. Да это и неважно. Просто Господь таким образом проверяет нашу веру и укрепляет надежду на Его всесильную помощь…
“САМОВОЛЬЩИК” ТОЛЯ
Идем мы по этой тропе, прижимаясь к скале, как жмутся к матери дети. Наконец, горизонтальный участок окончился и мы выходим на небольшую площадку. Отсюда — новый спуск… и спуск жутковатый. Но от него уже кельи видны. От этой площадки вниз сбегают уступами лестницы, а точнее — то, что от них осталось. Почти все перекладины сгнили, а между уцелевшими зияют огромные пустоты — некуда даже ногу поставить. Хорошо еще, что вдоль лестниц свисают цепи. За них можно держаться, пока носком ботинка ищешь на поверхности лестничной тетивы паз, в который когда-то входила сгнившая перекладина. Но вот последняя лестница упирается в уступ и мы ступаем на камни, орошенные слезами молитв неведомых миру гигантов духа. Здесь, на маленьком выступе скалы, где с трудом уместился крошечный домик-калива, я испытываю куда большее потрясение, чем испытал когда-то от созерцания циклопических построек в Гизе. Там, в этих чудовищных постройках, требовавших немыслимых трудов десятков тысяч рабов, древнеегипетскими жрецами совершались мистерии высшего посвящения в тайны духовного мира — мира падших духов. Там происходили инициации фараонов и наиболее подготовленных лиц жреческого сословия. И те, и другие, благодаря инициации в пирамиде, вступали в прямой контакт с падшими ангелами. Пирамида для них служила инструментом инициации, своеобразным прибором для подключения к контакту с демонами. Как это ни удивительно, но и по прошествии трех тысяч лет я ощутил в неслышном веянии таинственно-мрачного духа присутствие вокруг пирамид этой невидимой темной силы.
Но здесь, на этом белом афонском уступе, который чайкой парит над морем, — всё по-другому. Душа ощущает неземное веяние горнего мира, мира Божественной любви и Фаворского света, мира, который привносит в душу благодатный покой и мир — не от мира сего. Здесь дышишь иначе. Здесь молитва сама собой исторгается из умиленного и согретого благодатью сердца. Здесь воздух насыщен божественной и светоносной силой, воскриляющей душу так, что она, как птица, готова взлететь к небесам, чтобы там, в вышине, воспеть Богу радостную песнь благодарения.
А теперь от этой маленькой каливы с обвалившейся крышей нам предстоит подниматься вверх по крутому каменному желобу. Дно его присыпано красноватой глиной, заполняющей вокруг все трещины меж камней. Протекторы туристических ботинок скользят по ней, и единственное наше облегчение — канат, который свешивается с деревца, уцепившегося за седловину скального отрога. Держась за канат, взбираемся на седловину. Карульский провожатый показывает нам:
— Видите келью? Здесь живет Толя.
— Какой Толя? — с удивлением спрашиваю я, заслышав такое странное, совсем не монашеское имя отшельника.
— Да есть такой чудак. Может быть, вы о нем даже слышали. Несколько лет тому назад он за несколько месяцев пешком дошел из Владивостока до Москвы. Да-а-а, такой вот юморист. Можно сказать — “романтик с большой дороги”. Потом из Москвы этот Толя совершил путешествие в Иерусалим, и тоже пешком. В Иерусалиме он прослышал об афонских отшельниках и решил идти на Святую Гору. А ведь он — совершенно мирской человек, причем только недавно уверовавший, что-то вроде хиппи в советском варианте. И вот в таком смутном состоянии духа, кое-что узнав об Иисусовой молитве, он пришел на Афон! Уже здесь прочитал несколько подвижнических книг и решил, что и ему надо спасаться. И все бы хорошо, да только подвизаться он захотел не как-нибудь, а сразу в отшельничестве, абсолютно не имея навыков монашеского смирения и кротости… Видимо, причиной тому являлись стремление к экзотике и юношеское тщеславие. Согласитесь, ведь никакой нормальный и смиренный человек не пойдет пешком из Владивостока в Москву. Возможно, Толя решил, что после прежних “светских подвигов” непременно нужна “экзотика” отшельничества… Увы, все, что он делал до прихода на Афон, могло делаться только по тщеславию — чтобы о нем говорили по радио, писали в газетах (так оно и было). А иначе — с какой стати он стал бы терять столько времени, когда массу полезных дел можно было бы сделать за эти полгода, потраченных им на переход из Владивостока в Москву. Представить себе только — полгода идти просто так! Без молитвы, без духовной цели! И какой толк от такого хождения?..
Короче говоря, я понял, что он человечек болезненного духа — гордого. Романтик, Хемингуэй своего рода. И вот этот “Хемингуэй” решил захватить какую-нибудь чужую пустующую келью и там уединиться. А выбрал-то не какую-нибудь келейку внизу, а в самом непроходимом пустынном месте, на скалах. И там заперся.
Услышав такую удивительную историю, мы несколько встревожились. Жаль стало парня. Хотели мы с ним увидеться, поговорить. Ведь если только что пришедший к Богу человек самовольно уединяется, начинает молиться один, без опытного духовного наставника, то, как правило, быстро сходит с ума. Думалось: может быть, удастся ему чем-либо помочь, что-то подсказать…
Захваченная Толей пустующая келья лепилась к отвесной стене высотой около ста метров. Страшно было даже подумать — что с нею будет, если сверху отвалится камень среднего размера и упадет на нее! Но в этом монашеском царстве, в уделе Пречистой, действуют другие законы — и вот тому наглядное подтверждение: во многих подобных кельях монахи живут уже более ста лет, но ни один камень на них не упал.
Площадка, на которой располагалась Толина келья, походила на разбитую чашку, в боку которой зияла широкая пробоина. Скальные выступы, образовавшие ее борта, создали вокруг площадки естественную ограду. Пробоина была аккуратно заложена камнями. В этой каменной стене виднелась дощатая дверь. Подойдя к ней, мы постучали. Но Толя так к нам и не вышел.
— Может быть, ушел? — предположил карульский отец.
“А может быть, “спасается”, — подумал я, — и открывать не хочет”.
— Бывало, — продолжил отец дьякон, — бесы и не таких, как он, подвижников в пропасть сбрасывали. Не дай Бог! А вдруг и его со скалы давно сбросили!
— Предполагать, конечно, можно все что угодно, но и такое здесь бывало, — подтвердил наш афонский старожил. — Ведь хорошо известно, что демоны часто обманывают подвижников, являясь им в любом обличье, даже в ангельском. Могут, например, эти “ангелы” сказать: “Ну, брат, ты так угодил Богу, твоя молитва так высока, что сегодня Бог тебя живым на небо заберет. Ожидай! Скоро огненная колесница прямо у скалы на воздухе станет. Ты не бойся, садись на нее — и вперед! На небо вознесешься”. Такие случаи описаны в житиях святых подвижников. Даже Симеон Столпник чуть было не обманулся, хотел уже взойти на колесницу, да перекрестился — а колесницы-то и нет. Другой поверил — и разбился, а третий монах хотел взойти, но, слава Богу, его игумен схватил и удержал. Тогда бесы сорвали с монаха мантию. У всех на глазах эта мантия поднялась высоко в небо и даже исчезла, а через полчаса смотрят: она падает, падает — и вниз, на камни. Игумен указывает на нее монаху и говорит: “Видишь? Вот так было бы и с тобой. Подняли бы тебя, как твою мантию, а потом швырнули на камни — и ты бы разбился”.
Жалко Толю! Потоптались мы у двери, воздохнули:
— Господи, вразуми этого парня — раба Твоего, Анатолия, не дай ему погибнуть! — и пошли дальше.
РАБОТА И МОЛИТВА
Последним жилищем отшельников, которое мы посетили на Старой Каруле, была пустующая келья Георгия Победоносца. Как пояснил наш карульский старожил, принадлежит она 86-летнему греку, но он четыре года тому назад уехал на материк ухаживать за одинокой больной матерью. Старушке теперь уже более 100 лет. Вот и пустует келья четыре года.
По сравнению с другими расположена она очень удачно. В этом месте вдоль скалы высоко над морем протянулся неширокий каньон. Он врезался в мраморный утес и образовал достаточно удобный горизонтальный желоб длиной около двадцати метров и шириной до десяти.
— Когда обитавший здесь подвижник был помоложе, — рассказывал нам наш провожатый, — он в мешках спускал на веревках землю с высокого плато. Там, где это было необходимо, построил невысокие стенки из камня и засыпал впадины землей, выровняв тем самым поверхность дна каньона. Здесь он посадил несколько фруктовых деревьев и развел небольшой огород, где выращивал овощи.
Но сама келья, как мы убедились, была построена значительно раньше. Над входом сохранилась вытесанная в камне дата — 1811 год. Часть домика занимает крошечная церковь, освященная в честь Георгия Победоносца. Она-то и дала название этому отшельническому приюту.
После опасного и тяжелого пути маленький оазис, расположенный в расщелине высокой скалы, производил какое-то фантастическое впечатление и воспринимался почти как мираж. Глаза отдыхали здесь от ослепительного сверкания мраморных скал. Тут были тень, зелень и прохлада. Какой-то свой, совершенно необычный, маленький и почти сказочный мирок над бездной. Старая обветренная дверь, своими прожилками напоминающая добрую руку старого священника, легко отворилась, гостеприимно скрипнув. Мы вошли в низенький домик-келью, где без малого два века горели пред Богом молитвенные светильники, своим духовным светом освещающие сумерки погружающегося во мрак мира.
Подняв посеревшее от пыли покрывало, по очереди приложились к престолу, Кресту и Евангелию. Алтарь был так мал, что поместиться в нем мог только один человек. Престол — небольшая мраморная доска в полукруглой нише. Простенький деревянный иконостас, занавеска в проеме дьяконской двери, узенькие царские врата с традиционно низкими дверцами, ручная кадильница с потухшими угольками на подоконнике, старый потрепанный октоих, весь закапанный воском — все вызывало состояние невыразимого благоговения перед духовным подвигом безвестных монахов, подвигом, который миру никогда не понять.
Здесь, на Старой Каруле, на скалах, в пещерах и в “пропастях земных”, жили “те, которых весь мир не был достоин”. Не искали они спокойствия. Лишь духовно неграмотный человек может подумать, что жизнь отшельника — это бегство от трудностей. Удаляясь в одинокую келью на бесплодной, голой скале, человек бросает вызов тем силам, которые невидимо управляют миром, увлекая его в бездну греха. Он вступает в смертельную схватку с неимоверно сильным противником, и ставка в ней — не просто жизнь, а Вечная жизнь! Отшельники — это настоящие духовные витязи, воины Христовы, которые трудом и молитвой, молитвою и трудом, мужественно и в то же время смиренно побеждают все козни падших ангелов.
А трудиться здесь приходится не покладая рук. И не только ради жилища и церкви, хотя что значит построить келью с домовой церковью на отвесной скале — об этом можно только догадываться. Без напряженного физического труда до пота, до изнеможения иногда невозможно преодолеть ревущую бурю помыслов, видений и страхований, насылаемых бесами на подвижников. Очень часто только благодаря тяжелому труду, как рассказывали нам келиоты, удается побороть мощнейшее воздействие демонов на человеческую плоть. Одной молитвы тут недостаточно. Нужно заставить трудиться не только душу, но и тело, потому что нападению духовного врага подвергаются одновременно оба естества человека: и тело, и душа.
Какой неимоверный труд — собирать по горсти землю из трещин, лазая по скалам! Чего стоит донести эту землю до уступа, где будет насыпан и возделан маленький огород над морем! А каменный резервуар для дождевой воды?! Ведь огородик-то нужно регулярно поливать! Летом здесь жара, и столбик термометра неумолимо ползет вверх, переваливая далеко за отметку 40 градусов. Всё погибнет без полива. Но пресной воды здесь нет! Дать ее может — и в прямом, и в переносном смысле — только небо. Для нее необходимо выдолбить в мраморном монолите объемистую каменную цистерну, чтобы туда поместилась тонна или даже две тонны воды. Каждая дождевая капля — на вес золота. Ни одна не должна пропасть!
Добывают эту воду так. По периметру крыши подвешивают желоба. Все они, соединяясь между собой, устремляются к широкой трубе, а труба опускается в специальный каменный резервуар. Эту мраморную цистерну за период дождей удается наполнить до краев. Вот этой-то водой, добытой, можно сказать, кувалдой, зубилом и неимоверными трудами, подвижники пользуются и для полива, и для питья, а если понадобится, — и для стирки. Не будет дождей — не будет и воды. Но все же зимой дожди выпадают обильно, и крыши отшельников с жадностью ловят каждую каплю.
Из книги Игумена N
«Сокровенный Афон»